[Sirin-chan]

Сузаку/Лелуш, pwp
Пушистый ковер роскошно ласкает усталые ноги. Ты сбросил туфли и теперь с наслаждением ходишь босиком по своей спальне, сбрасывая поочередно детали своего королевского костюма. Шапка летит в сторону трюмо, плащ – в меня. Фрак, по задумке, должен был улететь на кровать, но ты небрежно промахиваешься, и он падает на мягкий ковер рядом с постелью.
Днем ты такой неприступный, такой торжественный, что невольно испытываешь священный ужас. Я всегда находился позади тебя, лишь разглядывая, трепетно боясь вымолвить хотя бы слово.
А вечером, сбрасывая одежду, ты словно открываешься. Только для меня, только в застенках этой императорской спальни, где никто нас не может увидеть.
Здесь ты такой настоящий, такой… домашний. Но все же мой хозяин, которому я продолжаю служить даже здесь, вдали от человеческих взглядов.
Припадаю к твоим ногам, колени ласкает длинный мягкий ворс.
Ты с усмешкой подносишь ладонь к моему лицу, которую я аккуратно беру и с жадной аккуратностью лобзаю тонкие пальцы. Губами, языком…
Я нагибаюсь ниже, почти ложась на пол, чтобы найти ртом твои ступни. Такое положение всегда мне нравилось. Потому что я верный Рыцарь своего Императора.
Острые выступающие косточки на твоих лодыжках, я влюблено посасываю их, чувствуя, как подрагивает внутри в сладкой муке сердце.
Я слышу, как ты называешь меня своим, только своим, я обожаю слышать это из твоих уст и никогда не устану слышать.
Ты вдруг отходишь, и мои губы замирают в воздухе, еще не понимая, куда делись королевские ноги. Ты раскидываешься на шелковых простынях так, что внутри у меня что-то обрывается, а низ живота наполнился мучительно тянущим теплом. Ты закидываешь руки за голову, глядя на меня насмешливо, прекрасно все осознавая, выгибаешь грудь, на которой нет ни единого волоска, широко раздвигаешь согнутые в коленях ноги.
И ты приказываешь мне стоять на месте. Я знаю, что не могу нарушить приказ, и ты это тоже прекрасно знаешь. И пользуешься моей покорностью, мучаешь меня, заставляя лишь глядеть, как ты начинаешь ласкать себя, медленно, аккуратно. Тихонько стонешь и скулишь, так порочно, так страстно, что закладывает уши, а мое тело и сознание начинают гореть огнем.
Я тянусь, раскачиваюсь на месте, не смея нарушить приказ, и когда ты видишь, что я уже больше не могу держаться, кивком головы разрешаешь.
И я набрасываюсь на тебя, запрыгивая на кровать, тут же прижимаясь губами к губам. Чувствую теплую улыбку на них, пью ее, как виноградный бархатный сок, скулю от удовольствия.
Я несильно вжимаю тебя в простыни, руки блуждают по твоему телу, так желающему достойного завершения тяжелого дня.
Я не понимаю, когда ты успеваешь оказаться сверху, ты уже оплетаешь мои бедра своим телом. Ты водишь пальцами по моим губам, улыбаешься и шепчешь самые что ни на есть, приятные слова для моего слуха.
«Мой Рыцарь… я приказываю тебе взять меня… скажи, ты ведь хочешь этого?»
Проникновенный шепот ласкает слух, возбуждает каждую клеточку тела до предела, даже волоски на коже встают дыбом – тянутся к Лелушу.
«Хочу… Мой Император».
Твое тело всегда такое горячее и податливое, ты охотно раскрываешься для меня, впуская меня в его тайные глубины. Я не могу сдерживаться, слишком много для меня – твои стоны, твой жаркий взгляд из-под длинных красивых ресниц, твое тело, изогнувшееся идеальной дугой, твои бедра, плотно обхватывающие мои, твоя горячая теснота, которую я заполнил собой до конца.
Но ты запрещаешь кончать, и я отчаянно кричу, зажмуриваюсь, рыдая и отрывая спину от кровати. Ты безжалостно насаживаешься, все быстрее и быстрее, тоже стонешь, как проститутка, доводишь меня до безумия.
Мир сужается до вздрагивающей тесноты, я люблю тебя, люблю, люблю – бьется в истеричном сознании наравне в приказом не кончать. Но это невозможно – тело как туго натянутая струна, которая вот-вот грозит порваться. И невозможно ослабить натяжение, как невозможно остановить время и забыть о моей любви к тебе.
Я изливаюсь в тебя, чувствуя в груди сладкое чувство вины. Сейчас ты будешь ругаться на своего плохого Рыцаря, посмевшего нарушить приказ, а я буду умолять о прощении и извиваться под тобой.
Ты для этого и даешь мне такой приказ – чтобы увидеть мое унижение, мои слезы, мою верность. И ты всегда их получаешь сполна. И прощаешь, чтобы следующим вечером придумать для более изощренные и невыполнимые приказы. \
Я обнимаю твое упавшее тело, целую закрытые веки и желаю спокойной ночи.
Спи, Мой Император…а я буду оберегать твой сон до самого утра.

Сквало/Бельфегор, KHR
В этом довольно скучном старинном замке было иногда настолько тоскливо, что Бельфегор залезал в какой-нибудь темный уголок и со своей фирменной безумной ухмылочкой доставал из заднего кармана брюк острую бритвочку.
Сквало все время старался отобрать их у трудного ребенка, но у Принца словно где-то был целый их склад.
Кровь бархатными лентами стекала по коже, капала на пропыленный пол.
Принц обожал запах собственного алого внутреннего сока, втягивал его с упоением наркомана и завывал на весь замок, пугая летучих мышей и пауков.
В таком обкуренном состоянии его и находил Сквало, которому резали по ушам эти завывания волка в брачный период.
Зажимал его у себя под мышкой и тащил за обеденный стол на что Бельфегор истошно вопил:
- Я Принц – где хочу резать вены, там и буду! Когда хочу есть, тогда и буду! Сквало, а что это за тухлятина у меня на тарелке? – Принц капризно повел аристократическим носом и вальяжно развалился на антикварном стуле.
- Это курятина. Ешь, что дают, - сухо ответил мечник и стал спокойно поедать свою порцию. Капризы маленького Принца так его достали, что самого Беля хотелось временами так избить… Но Сквало не делал этого по одной простой причине – мальчишке это попросту нравилось.
- Не хочу есть эту дохлую курицу, - двумя пальцами Бельфегор взял куриную ножку и оглядел со всех сторон. Сквало никак на это не отреагировал, и Принц незаметно подошел к нему сзади, желая немного позлить дабы заполучить желанную дозу боли и адреналина. Пальчики разделили серебристые волосы на три толстые пряди, стали плести косичку. Мечник сначала не понял, почему воцарилась такая сладкая тишина, а затем ощутил неприятно щекочущие голову прикосновения.
- А ну отстань от моих волос! – глаза застлала яростная пелена, так со Сквало всегда бывало в такие моменты. В Бельфегора полетела сначала вилка, от которой он даже не увернулся.
Зубцы ударились ему в плечо. Следующей полетела тарелка, которая со звоном ударилась об стену за головой Беля и разлетелась мелкими острыми осколками.
- Аа, да, кинь в меня еще что-нибудь! – простонал Бельфегор, доставая очередную бритву. Он же знал, что они так бесили его старшего, но ничуть не хладнокровного напарника.
Сквало с каким-то звериным рыком набросился на мальчишку и вырвал из пальцев бритву, которая прорезала пальцы Принцу. На безупречную одежду Сквало хлынула горячая кровь, такая же, как резко восставшее возбуждение мальчика.
- Так ты у нас так боль любишь, а? – если бы сейчас все засняли на пленку, а потом показали уже отошедшему Сквало, он бы резко побледнел в лице и раскричался: «Не-не-не-не-не, я не люблю маленьких Принцев с мазохистскими наклонностями! Я вообще не люблю мальчиков!». Но ему бы никто не поверил.
Образы какими-то отдельными кадрами вспыхивали в разгоряченном мозгу Сквало. Вот Бельфегор уже вдавлен в побитый молью диван, откуда-то в руках его возник длинный меч при виде которого Принц стал пускать обильные слюнки и извиваться на обивке в безумном экстазе.
- О да, проткни меня им, изрежь!.. О да, давай, - глаза блеснули, уставившись на острие клинка. Сквало довольно грубо содрал с него всю одежду, остались на Принце только обтягивающие черные брюки. Их мечник оставил, ведь они так подчеркивали изгибы бедер мальчишки… Черт, о чем он думал! Но кровь Бельфегора, оказывается, возымела свой чудодейственный наркотический эффект и на Сквало.
Меч приложился к белому аккуратному плечу, на котором не было ни родинки, ни прыщика, ведь они портят кожу Принца.
Лезвие проехалось по ней, оставив порез, еще один, еще… Бельфегор извивался и молил о большем, гораздо большем.
Старинный диван, на котором просиживало элегантные брюки не одно поколение мафиози и наемных убийц, стал безжалостно забрызган несмываемой алой жидкостью. Босс их за это прибьет, - пронеслось в голове Сквало, но он лишь наклонился, чтобы начать вылизывать кровь с груди напарника. Чем больше боли – тем приятней Принцу, и на основании этого вывода мечник зажал между зубами светло-розовый сосок и стал его безжалостно тянуть, жевать, растирать между резцами.
Бельфегор уже напоминал истеричную нимфоманку, извивался, как змея в экстазе, как змея в черной лакированной коже брюк.
Из его горла уже стали рваться безумные мольбы:
- Убей меня, Сквало!.. А… сделай это со мной. Я – Принц, я умру, когда захочу! – в капризно-рыдающем крике он выгнулся дугой, отрывая спину от обивки дивана.
- Нет, ты не умрешь… я тебя еще не помучил как следует, - Сквало сдернул с его волос тоненькую диадемку и швырнул на ковер, отвел ему с глаз светлую длинную челку. Он хотел увидеть пылающие искрами фиолетовые глаза Бельфегора, хотел слышать, как тот всхлипывает от предельного желания. В воздухе витал одуряющий концентрат запахов крови Бельфегора и страсти Сквало.
Как приятно, когда происходит встреча патологического мазохиста и маниакально-нервно-раздраженного человека, что раздает направо и налево боль и ярость…Эти два человека вливаются друг в друга, находят друг в друге то, что нужно обоим… Любимая боль и облегчение от выплескиваемой злости.
Схватив со стола самый обыкновенный ножик для разделывания мяса, Сквало вонзил его в плечо Принцу по самую рукоятку. Воссел на его бедра и выпустил из плена кожаных штанов свой достаточно большой, набухший от крови, член.
Интересно, Белю понравится ощущение разрывающихся мыщц, сухожилий, кожи?.. Решив это проверить, Сквало слегка двинул ножиком. Паучьи пальчики Принца вцепились ему в запястья, рот рассекала широкая ухмылка. Но завывания, вырывающиеся их почти ссохшегося горла, были рыдающие и почти жалобные.
Сквало уже не помнил, как его зовут, кто лежит под ним и вообще, что за действия он совершает? Что-то похожее на магический ритуал вуду, когда он водит ножом по Бельфегору, будто по глиняной фигурке. Медленно, бережно, с ощущением садизма и чувства собственного превосходства.
Мальчик вдруг прекратил стонать, хватая ртом воздух, задыхаясь в преддверии оргазма. Нет, Сквало не позволит ему кончить от какого-то никчемного куска плоской стали!
Насилу стащив с него брюки, он всадился в мальчика до конца, хотя сам не снял с себя кожаную деталь одежды. Холодная змейка коснулась разгоряченной кожи Принца, слегка оцарапала ее.
- Сквало, изрежь, изрежь, изрежь! – почти визжал он, качаясь на волнах безумия. Похоже, он не чувствовал горячей плоти в себе, он признавал лишь холод металла, только ему покорял свое тело.
В отличие от Бельфегора, Сквало набивал собой тесное пространство с упоением. Сознание чернело, все больше сжималось… И резко по всему телу пробежал разряд, мечник кончил в Принца, который все еще не уставал вопить свое «изрежь, изрежь!».
Будто делая одолжение, Сквало резанул ему по запястью, и только сейчас Принц кончил и обмяк, полностью отключаясь.
- Сквало, а Сквало, кинь в меня той прекрасной вилочкой! – послышалось завтра на обеде. – И тем ножиком! – вымытый после вчерашнего нож спокойно лежал на столе.
Похоже, Бельфегор влюбился в этот кусочек стали. Он помнил только его, под своей кожей, в своей плоти…
И у разозленного Сквало, приревновавшего к столовому ножу, только что появился еще один повод ненавидеть мальчишку.
P.S. Он заставит его полюбить боль горячую, боль, которую могут причинить собственным телом.

Лючиано/Моника, "у моей любви запах крови".
Горячие струи, источающие завихрения пара, стекали по ее телу. Глаза Моники Крушевски были закрыты, она лениво терла между тонкими пальчиками твердый сосок, пропуская через сознание яркие смазанные образы, унесенные с сегодняшнего бала.
Вода забирала с собой всю усталость и расслабляла.
Лючиано, импульсивный страстный мужчина, улыбающийся так нагло уверенно, будто сердце каждой женщины должно ему принадлежать, был предметом ее мыслей.
Она отчетливо, до мельчайших деталей, будто смотря кадр за кадром фильм, помнила, как ее пальцы разворачивали сложенный вдвое листок.
Бумага шершавая, чуть желтоватая, пахла его любовью.
Витиеватые, резкие, с острыми углами буквы. Аккуратность, царившая в идеальности линий, заставляла поражаться искусству Лючиано писать собственной кровью.
Слова выстраивались в стихотворные строки. Размер и ритм заставлял сбиваться дыхание Двенадцатого Рыцаря, ее тело начало дрожать при воспоминании об этом.
Шепча губами жаркие строки, она незаметно спустила руку вниз, к треугольничку светлых волос.
В мыслях витали отдельные ощущения: пронзительный взгляд сэра Брэдли, предполагающий намек на дальнейшее развитие отношений, чуть выцветший тусклый запах его крови, когда она подносит послание к лицу, резковатый тембр его голоса…
Обычно равнодушная Моника и не знала, как должен звучать ее стон, но сейчас он все равно был едва услышан сквозь плотную завесу желания.
Средний палец стал скользить между нежных, плотно сомкнутых, половых губок, задел клитор.
Ощутив слабость в коленях, Моника опустилась вниз, подставив водопад светлых волос под струи душа, палец проник вглубь, пробно стал ласкать.
«Я сегодня приду к тебе.… Будь готова к моему визиту».
Лючиано не зря это так сказал, и Моника не зря не заперла входную дверь.
Схватившись одной рукой за холодный бортик ванны, она проникла в себя двумя пальцами и стала толкать их на всю длину.
Когда сознание стало кричать от наслаждения, заглушая реальные стоны, когда глаза Моники то сильно зажмуривались, и под веками пульсировал огонь, то широко распахивались в резком пароксизме удовольствия, полупрозрачная шторка отдернулась под резким движением Десятого Рыцаря.
Крушевски прошла целый спектр эмоций: банальный испуг, вызванный резкой неожиданностью, легкое разочарование, что ей не дали закончить самой, удовлетворение, что Брэдли таки не забыл об их любовной игре, и стыд.
Голубые, слегка помутневшие глаза, встретились взглядом с глазами того же цвета, но уже с оттенком стали и надменно-жадного выражения.
- Твои глаза как омут, под тихой спокойной поверхностью ты скрываешь свои желания, чертовка, - произнес он с видимым удовольствием. Он любил красивые слова, они ласкали и жгли кончик его языка. – Я знаю, чего ты хочешь.
Десятый Рыцарь схватил ее за мокрые шелковые волосы и резко приблизил свое лицо к ее, остановившись всего в миллиметре, будто ожидая с насмешкой ее реакции.
Моника осталась недвижной, лишь вытащила пальцы, растирая между ними полупрозрачную пряную жидкость.
«Я люблю ощущать свою власть, потому мне придется тебя изнасиловать».
Смешно, когда заранее знаешь о насилии, и спокойно позволяешь это сделать, но уж такова игра, и сэр Брэдли вытаскивает ее из ванны, дабы не мочить рыцарский мундир. Жадные руки стали изучать тело равнодушной порочной нимфы.
Предмет мечтаний обрел плоть, и Монике поскорее хотелось ощутить, как Лючиано будет внутри ее. И, между тем, она пыталась оттолкнуть слишком напористого Рыцаря, но, скорее для вида, как правило игры.
Он прищурил стальные глаза и издевательски услужливо коснулся губами светлого локона, цитируя лучшие свои творения.
И неестественно резко перешел в наступление, раздвигая аккуратные бедра и наблюдая распухшие от действий девушки губки, похожие цветом и поверхностью своей на зрелый персик. Войти в нее было нетрудно, и Брэдли воспалился от вида прилипших к щекам Моники локонов, от ее постыдной влажности и совсем податливой тесноты. Самая прекрасная из Рыцарей, змея со спокойной улыбкой, хитрая русалка, неизвестно где потерявшая рыбий хвост.
Он убил бы ее, чтобы насладиться ей полностью, но Крушевски еще не прочитала всех его стихотворений, чтобы ей можно было позволить уйти.
Моника закричала и стала биться в еще неизвестных судорогах оргазма, она впервые испытывала его, никто из мужчин ранее не смог развеять ее скуки и нырнуть в ее омут, чтобы иссушить там все своим желанием.
Брэдли отнес ослабевшую красавицу в постель и ушел опять в ванную, дабы сделать ей маленький сюрприз.
Утром, когда Моника проснулась, она слегка удивленно приняла горячий кофе с запахом пряностей из рук Десятого Рыцаря, а на зеркале в ванной обнаружила подсохшее и чуть потемневшее послание. Явно кровь, не помада.
«Я люблю тебя, пока хватает моей крови, чтобы писать об этом».
А Лючиано неслышно ушел, чтобы на следующий день вернуться вновь, с новым стихотворением. Ведь у него появилась теперь такая прекрасная муза.

Сузаку/Лелуш, "урок музыки".
Аккуратно и бережно ложатся длинные пальцы на клавиши рояля. Еще не играют, только касаются, будто выжидая момент.
Тишина давит на сердце, дышать становится все тяжелее. Особенно Сузаку, лежащему на черной лакированной крышке инструмента
Как муза, вдохновляющая своим присутствием. Обнаженное загорелый тело, пылающие от волнения щеки.
Лелуш прикрывает глаза, прислушиваясь к своим ощущениям.
И начинает играть с тактичной осторожностью, вступая в невидимый разговор с душой Рыцаря. Тихая, медленная, пронзительно нежная трель перехватывает Сузаку сердце.
Лелуш не смотрит на него, пальцы, как у прирожденного пианиста, не бегут – порхают над клавишами. Движения полны изящества и той толики насмешливого достоинства, что называется властностью.
Длинный мелодичный стон струны, и пальцы будто дразнят короткими игривыми звуками.
Сузаку возбужден, сердце ускоренно гонит по телу горячую, густую кровь. Отрывистая, постоянно меняющая свой темп, мелодия опутывает его сознание тонкой невидимой паутинкой.
Прохлада крышки, лучи заходящего солнца, сочащиеся сквозь занавески, - для Рыцаря сейчас ничего этого не существует.
Вступительная часть обрывается, Лелуш начинает играть быстро, страстно. Глаза широко распахнуты, блестят почти сумасшедшим огнем.
Ему не нужны ноты, он даже не знает мелодии, которую играет – такой просто до него не сочинили. Он играет не на струнах бездушного инструмента, он играет на душе Сузаку, который извивается сейчас и стонет, и смотрит в сладкую пустоту.
Власть над Сузаку. Лелуш все более распаляется, входя в состояние вдохновленной прострации. Он не ощущает, как бегут пальцы по клавишам, то быстрее, жарче, чтобы Рыцарь изогнулся от ощущений, то медленно и нежно, даря передышку.
Лелуш будто видит, как его руки ласкают Сузаку, он шепчет ему что-то, хотя на самом деле рот не открывается.
Но Рыцарь чувствует всё невероятно отчётливо.
Музыка ласкает его тело упругими, сильными волнами, туманит сознание.
Клавиши становятся горячими, или это Лелушу только кажется.
Звуки сливаются в одну быструю, настолько напряженную мелодию, что, казалось, она вот-вот сорвется и захлебнется в агонии.
Сузаку выгибается, их взгляды первый раз пересекаются. Оба уже на грани безумия, оба дышат в одном и том же жарком ритме.
Лелуш обрывает мелодию резким ударом по клавишам, и Сузаку кончает, выдавив из пересохшего горла хриплый полу всхлип.
Отголоски эха затихают, гудящие струны медленно успокаиваются, все еще издавая ровный вибрирующий шум.
- Это… урок музыки? – тихо спрашивает Сузаку, на губах бродит расслабленная улыбка.
- Да. Через неделю здесь в это же время.
В следующий раз он обязательно научит Сузаку играть на таком сложном инструменте, как Британский Принц.

Сузаку/Лелуш, "театр абсурда".
В тронном зале абсолютно пусто, если не считать вальяжно сидящего на тропе Императора Лелуша и неподвижной фигурой замершего справа от него Сузаку, Нулевого Рыцаря. Лелушу откровенно скучно сейчас, когда не кричит единым дыханием стройная толпа.
Аll hаil Lеlouch!..
А сейчас вокруг звенящая тишина, нарушаемая лишь тихим дыханием верного Рыцаря. Император любил власть. А еще он ненавидел обыденность и скуку.
А еще он любил играть...
В шахматы, в роли, в людей...
Лелуш встает с трона, и мягко шелестит белое одеяние. Он зовет Сузаку настораживающе мягким тоном, и тот подходит отточенными шагами. Император довольно часто делал его своей подстилкой. Когда сильно уставал от императорских обязанностей, когда вымещал скопившееся напряжение. И у Сузаку уже больше не обрывалось сердце, когда его поднимали за подбородок длинные красивые пальцы.
Гораздо большей неожиданностью является то, что Лелуш толкает его, усаживает на свой собственный трон и встает перед Сузаку на колени. Рыцарю нужно несколько секунд, чтобы опомниться, и он поспешно и испуганно встает, намереваясь извиниться за такую дерзость. Но Император тихо шипит приказ, и Сузаку, вынужденный подчиниться, усаживается обратно, явно чувствуя себя неуютно. Он ёрзал и постоянно озирался, словно кто-то мог сейчас засечь его. Но Лелуш, довольно, спокойно улыбаясь, снял белый головной убор и надел его на голову своему Рыцарю.
Смена ролей.
Императору безумно любопытно узнать, как это. И сейчас сердце возбужденно и волнующе колотится в груди. Абсурдно, нереально, запретно. И потому сладко.
Лелуш поднимается с ковровой красной дорожки и садится на колени Сузаку, сжимая ладонями его плечи. Форменный мундир с огромным высоким воротником вызывал некоторые неудобства, но Лелуш молчит. Они вообще не проронили ни слова с той минуты, как Император позвал Рыцаря по имени. Ведь эта игра без слов. Это игра чувств и похоти
Сузаку поначалу неуверенно перехватывает инициативу в поцелуе, все больше распаляется, шарит руками по спине Лелуша, забирается ими под одежду. Император выгибается от удовольствия, по-кошачьи, грациозно. Императорский головной убор съезжает набок, когда Рыцарь начинает жарко выцеловывать шею Императора. Сузаку хочет чувствовать себя властным, ощутить это чувство в полной мере. Он задирает белые одежды, спускает брюки, добираясь до такой желанной, но так плотно скрытой кожи. Наконец, ее теплая гладкость касается жадной ладони. Сузаку торопливо сдирает с себя брюки, чтобы выпустить наружу полностью стоящий член. Он прикладывается им к нерастянутому входу, резко толкается... И все маски летят прочь. Как бы мы не старались выглядеть теми, кем не являемся, наша истинная сущность все равно будет просвечивать сквозь внешнюю наигранную оболочку. Как бы не менялись роли, все равно Рыцарь не станет Императором, а повелитель - слугой. И сейчас Сузаку жалобно выстанывает мольбы, Лелуш сам направляет свои движения, желая скорее получить, чем отдать. А Сузаку дарит себя своему Императору, дарит ему удовольствие. Лелуш кончает первым, но Сузаку почти да секунду накрывает его член своей рукой, следом обмякнув от оргазма. Вся сперма ударяется ему в ладонь, вяло стекает. - Облизывай. Сузаку послушно вычищает свою кисть языком, ощущая во рту терпкий, слегка горький вкус. Император забирает у него свой головной убор, поправляет одежду и спихивает Рыцарь с его трона. Игра поначалу приятно будоражила своей абсурдностью, но потом маски опротивели, и любовники скинули их.
Игра в театр - не для них.
Потому что актеры из Императора Британнии и Нулевого Рыцаря совсем никудышные.

@темы: фанфик, code geass, katekyo hitman reborn!