Очередная порция фанфиков

[Abunai-Daruma]

Да простят меня не-шипперы этих пейрингов)

Сузаку/Лелуш

Фикатон на 14 февраля

Лелуш потер усталую шею и раздраженно отодвинул в сторону очередную исчирканную валентинку. Ровные изящные строчки постоянно безжалостно зачеркивались, на пике злости Принц уже густо заштриховывал такие, как ему казалось, банальные, сопливо-сентиментальные фразы… «Сузаку, поздравляю тебя с Днем Святого Валентина, желаю тебе…» - слишком банально и торжественно, будто затертое поздравление на День рождения. «Сузаку, я все не мог сказать тебе это... Но я в тебя давно влюблен» - зачеркнуто много-много раз. «Сузаку, короче, я сижу тут в три ночи и сочиняю тебе валентинку, как последний придурок, но мне никак не найти нужных слов. С любовью, Лелуш» - наконец, размашисто написал на чистой открытке в виде сердечка Принц и откинулся на спинку стула.
Тусклая лампа тихо-тихо гудела, где-то за окном трещали сверчки, а цветящийся в темноте циферблат показывал, что уже далеко за полночь.
Решив, что и такая валентинка вполне подойдет, Лелуш с чистой совестью нырнул под прохладное одеяло. Он, по правде признаться, уже давно рассматривал Сузаку не просто как друга. А четырнадцатое февраля, пусть Лелуш и ненавидел эти горы шоколада, толпы девчонок и обилие сердечек вокруг, было единственным днем в году, когда он мог признаться Сузаку в своих чувствах. Но даже на письме это совсем не хотелось удаваться. Предчувствуя, что с утра начнется тяжелый и даже временами опасный день, Лелуш обнял подушку и уснул.
О наступлении утра возвестили прежде всего даже не лучи солнца, а девчачьи выкрики за окном. Морщась и проклиная ранних "пташек", Принц накрыл голову подушкой. Девушки вставали очень рано, чтобы получить шанс первой подарить свой шоколад, а если очень повезет, то и поцелуй. Их определенно не заботило, что предмет их воздыханий еще пытается спать. В окно стали лететь мелкие камешки, дробно стучать по стеклу. Лелуш понял, что поспать ему уже не удастся.
Он с трудом встал и, взглянув на часы, осознал, что поспал всего три часа. Бледное лицо, усталые круги под глазами, дрожащие руки и постоянный блуждающий взгляд – таким Лелуш собраться выйти в свет в День Святого Валентина. У него уже была тактика спасения от девушек. Бежать! Как можно быстрее и куда подальше. Самой огромной ошибкой было бы принять у них шоколад прямо из рук – моментально бы нахлынули обиженные студентки. И потому все подарки складировались в комнате студсовета в углу, где была табличка с именем Принца. Часто бывало так, что угощения и открытки для Лелуша занимали не только угол, но и большую половину комнаты.
Юноша наскоро причесался и умылся холодной водой, чтобы хоть как-нибудь проснуться, машинально пихнул в сумку учебники и в карман положил заветную валентинку, над содержанием которой бился почти всю ночь.
Лелуш бегом и постоянно оглядываясь, через кусты, стал пробираться к зданию Академии. Открытка, предназначенная Сузаку, вывалилась из открытого кармана и запуталась в веточках низкого кустика, прямо среди роз. Лелуш не заметил потери, он был слишком увлечен обзором местности, чтобы понять, когда на горизонте появятся вражеские силуэты. То есть, толпа поклонниц.
Конечно же, проницательные и наученные уже такими выходками Принца студентки мигом заметили его, и Лелушу пришлось удирать. Кое-как добравшись до комнаты студсовета, он буквально влетел туда и запер дверь. С той стороны сразу что-то ударилось и отлетело.
- Успел... - Лелуш устало бухнулся на стул, часто дыша и чувствуя, как бешено колотиться сердце. Все-таки физкультура – не его конек, бегать Принц определенно не любил, предпочитая ездить верхом.
- О, Лелуш, и ты здесь, - послышался такой же запыхавшийся, но уже выравнивающийся голос Сузаку. У него поклонниц было меньше, но шоколад все же занимал свой отведенный ему угол, ни больше ни меньше. – Девушки – зло, когда собираются в толпы, - убежденно добавил он, присаживаясь рядом с Лелушем. Принц стал рукой ощупывать внешний карман сумки, сердце учащенно стучало.
- Сузаку... - позвал он, волнение стало отдаваться давлением во всем теле, кровь будто застыла. Он забрался рукой в карман и вдруг похолодел. Валентинка исчезла. Наверное, когда он бежал. Лелуш вдруг внезапно вспомнил, что забыл застегнуть карман.
- Что? – заинтересовался Сузаку, заглядывая Лелушу за спину.
- Ничего, - Принц вздохнул и пожал плечами. – Девушки, да, зло.
Лелуш уже с начала февраля мысленно грыз себя, решаясь на такой поступок, но даже когда он уже сделал открытку, все равно было боязно ее вручать. И исчезновение оной Лелуш посчитал знаком судьбы. И расслабился. Будь что будет, у него появился шанс не признаваться.
Сузаку, порядком удивленный и ошарашенный такой внезапной холодностью Принца, грустно поджал губы.
«Ты же можешь признаться ему...» - шептал Лелушу его внутренний голос, но Принц отмахнулся от этой мысли, которая отчаянно напоминала жужжание пчел. Он нарочито надменно отвернулся.
Сузаку только оставалось вздохнуть. И как он мог действительно ожидать от Лелуша если не признания и поцелуя, то хотя бы просто открытки? Принц никогда до такого не опустится. И целый день Рыцарь безумно ревновал Лелуша к каждой поклоннице, которая подбегала к нему и говорила монолог примерно такого содержания:
- Лелуш-сама, кружок [подставьте нужный клуб или имя] дарит вам шоколад.
Девушка полыхала как маков цвет и мялась перед идолом всей Академии, а как только Лелуш кивал и указывал ей на стенд с его именем, она быстро туда бежала и пыталась пристроить свой подарок наверху шатающейся кучки.
Кто-то додумался даже сделать стенд для Артура, только туда складывали рыбные консервы и прочие лакомства для котов. Самого представителя семейства кошачьих все тискали и чесали за ушком, Милли даже надела на сопротивляющего кота розовую ленточку.
Влюбленные парочки, каких было очень мало, мирно прогуливались по территории Академии и убегали целоваться в какие-нибудь укромные уголки, вроде высокого куста сирени.
Сузаку, глядя на них, завидовал и хотел также схватить Лелуша за руку и затащить его куда-нибудь, где не будет ни одной сумасшедшей фанатки.
Лелуш в это время лениво сидел на скамейке и потягивал апельсиновый сок. Он мысленно корил себя. «А вот если бы ты не посеял валентинку, он бы уже сидел рядом с тобой… Ага, или вовсе бы не подошел даже на расстояние десяти метров, сочтя тебя больным».

Прошло три дня.

Сузаку прогуливался вдоль стены Академии и внезапно его взгляд привлек кусочек розового картона, застрявший в кустах. Подойдя поближе и аккуратно вытащив его на свет, он обнаружил, что это валентинка. Открыл.
«Сузаку...»
Собственное имя заставило сердце Рыцаря екнуть, как и поразительно знакомый почерк, пусть он и был странно неаккуратным. Видно, что писалось это уже усталой рукой.
Прочитав все полностью, Сузаку вдруг рассмеялся. Это было так в духе Принца.
Судьбой Лелушу было предназначено эту валентинку выронить. Сузаку – найти. Так просто Святой Валентин не оставлял еще не состоявшиеся пары.
Поцеловав открытку, которая буквально пропиталась запахом роз, Рыцарь на всех парах помчался к Принцу.

***

- Лелуш, угадай, что у меня за спиной, - Сузаку улыбался во весь рот, а наконец то выспавшийся Принц недоуменно поднял бровь. Что так развеселило Сузаку?
- Ни за что не догадаюсь, - даже не стал пытаться подумать Лелуш, - показывай давай.
И Сузаку вытащил из-за спины ту самую… ту самую валентинку. Лелуш пошатнулся и чуть не упал, будто Сузаку принес в его дом нечто опасное.
- Откуда… где ты ее нашел? – сбивчиво пробормотал Лелуш, чувствуя, что его щеки пылают. Хотелось отнекиваться, но на открытке было все четко записано. Пути назад уже нет.
- В розовых кустах у твоего дома. Ты, наверно, потерял, - глаза Рыцаря сияли, как звездочки у героинь какого-нибудь аниме. Три дня он грустил у себя дома, чтобы получить такое счастье прямо себе в руки.
- И что ты об этом думаешь? – голос у Лелуша сел от волнения, хорошо, что он не понаписал всякой ерунды, а то бы сгорел сейчас от стыда.
- Вот что я думаю, - Сузаку вытащил из сумки подтаявший шоколад в форме сердечка. – Прости… я все не мог тебе подарить… он уже растаял, - виновато прошептал Рыцарь, протягивая ошарашенному Лелушу коробочку. Он носил ее с собой все это время, надеясь на чудо.
- Похоже, что придурок здесь не только я, - Лелуш вдруг сделал шаг вперед и стиснул Сузаку в объятиях.
- Опоздали на целых три дня, - усмехнулся Сузаку, в первый раз целуя такие нежные губы.
Святой Валентин где-то высоко на небесах лишь хмыкнул. Для влюбленных никогда было не поздно найти друг друга. Он и так промучился с этой парочкой уже столько времени.


2759, KHR

Заявка на реборно-кинк

Когда Цуна поднимает руку, она натыкается на невидимую преграду. Душный запах цветов возвещает о том, что переход во времени завершился.
«Где это я?» - недоумевает Десятый, отодвигая в сторону препятствие, и в глаза ударяют слепящие лучи солнца. Щурясь, Цуна пытается разглядеть мир вокруг себя. Он находится в лесу, если судить по шумящим, раскачиваемым ветром, верхушкам деревьев. То, что он с трудом отодвинул в сторону, оказывается черной лакированной крышкой гроба, на которой выгравирован герб Вонголы. С каким-то наивным непониманием Цуна оглядывает свое ложе из белых лилий.
«Это гроб? Ч-что я здесь делаю?» - удивляется он. Лишь с опозданием, как и все очевидное, приходит осознание: если он оказался в будущем гробу, значит Десятый в этой эре…
«Мертв?!»
Похожий шок испытывает и Гокудера, стоящий в тени деревьев. Только он шокирован тем, что босс, живой, недоуменно сидит в собственном гробу. Хранитель Урагана тут же бросается перед Десятым на колени, который не сразу распознает в нем свою Правую руку и потому испуганно спрашивает:
- Г-гокудера-кун? – заикаясь, бормочет Цуна, постепенно узнавая Хаято во взрослом молодом мужчине. Приглядевшись, мальчик понимает, что тот не сильно изменился – все такой же вечно виновато-радостный взгляд, все те же повадки преданного и верного пса. Цуне сразу становится легче – этот мир не настолько пугающе неизвестный, если в нем есть Гокудера. Живой.
- Джудайме! – всю гамму эмоций, испытанную Хаято, когда он видит своего босса живым, описать невозможно. – Простите меня, Джудайме! Простите! – он прямо как и десять лет назад, почти бьется лбом о землю, раскаиваясь до глубины души.
Только сейчас причина гораздо более серьезная, чем тогда.
- Гокудера-кун, что со мной здесь произошло? Я переместился во времени… ну, знаешь, Базука Десятилетия Ламбо, - Цуна нервно смеется, почесывая затылок. У Гокудеры все сразу мутится и плывет в глазах от набежавших слез – так больно говорить. Он молчит, цепляясь руками за плечи Цуны, слишком сильно, и его Десятый морщится от боли.
Цуна утопает в запахе белых лилий, такой живой, такой теплый. Пусть Гокудера осознает, что это только на пять минут, а после Джудайме опять станет мертвым. Все ощущения обостряются до предела, Гокудера пытается разглядеть в маленьком Цуне каждую деталь, ощутить его жизнь в своих руках.
- Я не смог вас защитить… простите, - порывисто обнимает его мужчина, мысленно извиняясь еще и за то, что он сейчас собирался сделать с невинным еще Десятым.
Он был близок со своим взрослым боссом и не раз, но этот Джудайме явно еще даже не знает, как целоваться. Но сейчас, эти пять минут – это единственная возможность вновь побыть с Десятым, хотя бы… так. Цуна такой маленький, по сравнению с Хаято выглядит совсем еще ребенком, хотя он выглядел младше Гокудеры еще тогда, десять лет назад. А сейчас контраст усиливается еще больше, но это ничуть не смущает Хранителя, который просто хочет быть со своим боссом. Пусть даже с ребенком, пусть даже в гробу. Даже видя его округлившиеся от страха глаза, слыша будто приглушенные, на самом деле пронзительные его крики. Гокудера чувствует отголосок вины, когда укладывается Десятого обратно на белые лилии, но его быстро сметают недавние воспоминания.
…Вот босс гладит его по голове после оргазма, как хорошую собаку – и Гокудера счастлив, трется щекой об эту нежную руку, уже совсем не ребячью ладошку, а руку настоящего Десятого, горячую и ласковую, как солнце. Вот Джудайме уходит на переговоры с семьей Мильфиоре, и хочется его остановить, сказать, что это засада, но Гокудера ничего не делает. А после видит босса уже мертвым… Его отпевали в одном из итальянских соборов, роскошно, как и положено Десятому. Гокудера выбрал для него лучший гроб, какой только смог найти, наполнил его лилиями. Находился рядом с телом своего босса всю ночь – хоть это и было безумно страшно и больно, но кому, как не Правой руке принимать всю эту боль?.. Было странно видеть, как взрослый мужчина плачет навзрыд над остывшим уже телом. Все остальные очень сильно горевали, но боль и тоску преданного и верного Хаято понять не дано было никому…
А сейчас безвозвратно потерянный Джудайме вновь жив, Гокудера целует его губы с болезненной нежностью, а Цуна все равно пугается, но не отталкивает – и Гокудера благодарен ему за эту молчаливую покорность.
Мальчик отрешенно смотрит в ясное небо, обрамленное верхушками деревьев, позволяя себя целовать. Открытая поляна, и потому в глаза бьет яркое солнце, пуская блики на лакированную крышку гроба. Где, как не под открытым небом, хоронить босса Вонголы? Того, у кого кольцо Неба?.. Как только Гокудера отрывается от губ Джудайме, тому хочется забросать его вопросами, упреками, протестами – но слова застревают в горле, когда Хаято задирает на нем толстовку, гладит ладонями по разгоряченному телу.
- Что ты делаешь? – инстинктивно выгибается Цуна, пытаясь отпихнуть от себя эти ласковые руки. – Разве взрослый я?..
- Да, мы с то… с Джудайме уже давно любовники, - отвечает на повисший в смущении вопрос Гокудера.
Десятый едва кричит снова, шокированный таким положением дел, это слово прозвучало до невозможности пошло и противоестественно. И все же жалко этого Хаято – и у Цуны хватает ума, чтобы понять, как больно ему сейчас, и Десятый позволяет делать с собой, все, что угодно.
Когда Гокудера находился рядом с мертвым боссом, то его кожа была ледяной и безжизненной, и это будто иголочками терзало сердце, льдинками жгло пальцы. А сейчас – вновь ощущение пульса под руками, ощущение того, как бьется жизнь в Десятом, как Пламя, будто плавившее Гокудеру изнутри.
«Ты приказал уничтожить все кольца. Ты сам пошел в штаб Мильфиоре, зная, что погибнешь. Ты, как всегда, заботился не о себе».
А Гокудера не смог позаботиться о Десятом, и чувство вины скользит в каждом его прикосновении, в каждом поцелуе. Цуна не сопротивляется, с ужасным стыдом ощущая, что ему нравится все это, несмотря на полную аморальность. Ведь он лежит в гробу, в своем собственном! А его Хранитель уже стаскивает с него штаны. Мир переворачивается, когда Гокудера входит в своего босса, такого непривычно маленького. И шепчет только «простите, простите, простите», осознавая, что почти рвет Цуну, что лишает его девственности в таком возрасте.
Десятый хрипит, пытается уцепиться пальцами за хоть что-нибудь, но лишь мнет белые, сладко пахнущие лепестки. Ему безумно больно, но между тем это все так неправильно, что завораживает и толкает попробовать еще и еще. Цуна никогда не целовался даже с девочками, и сейчас для него все в первый раз, он даже теоретически плохо представлял, что такое может происходить между людьми одного пола. Это же Савада Цунаеши, о чем вы?
Гокудера прерывисто вздыхает, как будто всхлипывает, и… все заволакивают клубы розового дыма, и на месте взрослого Гокудеры появляется изумленный подросток.
- О, Джудайме!.. – восклицает тот, тут же осознавая свое положение, резко краснеет. – Простите меня, Джудайме! – он пытается вырваться, мечтая больше всего на свете провалиться сквозь землю от стыда. "Что здесь делал взрослый я?!"
- Нет уж, продолжай, раз начал, - неожиданно выдает Цуна, ощущая, как стало полегче, ведь Гокудера уменьшился, да и подростком он как-то роднее и ближе. И если им суждено в будущем стать любовниками, можно начинать уже прямо сейчас.
- Да, как прикажете... - бормочет Гокудера, покраснев, начиная неумело толкаться в своего босса. Еще неуверенно они подстраиваются под общий темп, а когда это удается – сознание затапливает духота солнца и плывет по воздуху аромат белых лилий и лакированного дерева.
Они оба кончают почти одновременно, и Цуна как будто привычно гладит Гокудеру по волосам.
- Что Джудайме делает в гробу? Что делал я в этом времени – позволил вам умереть! - корчится Хаято в муках, когда уже после оргазма оглядывается и оценивает обстановку. Опять эта непробиваемая пелена вины в его глазах - и Цуне самому становится горько и стыдно, как он мог умереть, как он может заставлять Гокудеру так страдать из-за него?
- Успокойся, Гокудера, - примиряюще просит Цуна, быстро оправившийся после столь неожиданного своего первого раза. – Раз мы здесь, мы сделаем так, чтобы я не умер. Нам нужно лишь убить этого парня в очках.
И Гокудера уверенно кивает со стальным блеском в глазах. Он сделает все, что возможно, чтобы его Десятый не оказался мертвым. Хотя, если признаться, Цуна хорошо смотрелся на фоне белых цветов с раскинутыми в стороны ногами…
- Я не позволю вам умереть, Джудайме! – Гокудера встает перед ним на колени, прикладывая руку к сердцу.
- Жалкое зрелище, - послышался из-за деревьев презрительный женский голос.